Если обратиться к судьбам политических партий после революции и их взаимоотношениям, то здесь нельзя не отметить несколько принципиальных моментов. Большевики, конечно, были заинтересованы в расширении политической базы революции и в поиске союзников. Иначе и быть не могло, ибо в тогдашних условиях другая тактика была бы равносильна политическому самоубийству. Однако очень скоро политическая власть в Советской республике обретает зримые черты однопартийной диктатуры. Почему это произошло?
Если внимательно присмотреться к теории пролетарской диктатуры, стройного здания новой государственности, начертанного на бумаге Лениным и его соратниками, то в нем не увидеть места для других партий. В самом деле, ядром пролетарской диктатуры, объединяющим деятельность всех государственных и негосударственных органов, объявлялась коммунистическая партия большевиков. [Официальное название партии с момента ее VII съезда в марте 1918 г. - РКП(б)]. Претворение на практике этой идеи вело к однопартийной системе. Первоначально большевики обусловливали участие в политической жизни других партий признанием советской власти. Многие из социалистических партий после Октября в принципе не выступали против признания ее легитимности и были готовы к сотрудничеству, оговаривая его рядом условий. Поэтому пользоваться термином "антисоветские выступления" применительно к этому времени нужно осторожно. Скорее речь идет о противодействии политике большевиков. Не могла не вызвать неприятие других партий та роль, которая им отводилась, а именно - жалких соглашателей со всеми большевистскими импровизациями. Первыми жертвами на пути к однопартийной диктатуре стали меньшевики и эсеры, исключенные из Советов декретом ВЦИК от 14 июня 1918 г. После "мятежа" левых эсеров в начале июля 1918 г. и их "выдворения" из Советов последние становятся почти однородными в партийном отношении. Особого смысла в существовании партий или их остатков, уготованных на роль придатков к большевикам, не было, и, забегая вперед, можно увидеть, что все они были поглощены правящей партией или самораспустились. Тем же, кто продолжал упорствовать в своей оппозиции, предстояла нелегкая судьба.
В целом, однако, говоря о первом периоде революционных преобразований, вряд ли можно сказать об окончательном утверждении большевистской диктатуры. Процесс ее оформления требовал времени. Новая власть была еще слишком слабой. Она напоминала скорее грубо и наспех сколоченное сооружение, чем стройное здание государственного устройства. Ей еще предстояла длительная и упорная борьба за выживание, в ходе которой возникли еще более странные и причудливые формы, характеризующие новое общество и государство. Говоря об этом времени, трудно, например, определить, особенно на местах, в чьих же руках была сосредоточена реальная власть: то ли советского исполкома, то ли партийного комитета, то ли ревкома, то ли местной "чрезвычайки". Источники предоставляют обильную пищу для размышлений. Окончательное оформление однопартийной диктатуры выходит за рамки революции и гражданской войны и относится к более позднему времени.
- 20-е года. Понятие диктатуры пролетариата и беднейшего крестьянства было всего лишь лозунгом. Фактически к 1922 г. (моменту окончания гражданской войны и образования СССР) в стране была установлена диктатура партии большевиков:
- - ни пролетариат, ни, тем более, крестьянство не определяли государственную политику (кроме того, в 1920 -- 1921 гг. по России прошла серия рабочих и крестьянских восстаний против большевиков, которые были жестоко ими подавлены);
- - система советов во главе с Всероссийским (Всесоюзным) съездом советов, объявленная высшей властью в стране, полностью контролировалась большевиками и была ширмой "рабоче-крестьянской демократии";
- - "эксплуататорские классы" (не рабочие и не крестьяне) были лишены прав по Конституции;
- - большевики из политической партии превратились в управленческий аппарат; начал формироваться новый влиятельный класс, не указанный в Конституции, -- номенклатура;
- - в условиях однопартийности и собственности государства на национализированные средства производства номенклатура стала новым собственником заводов, фабрик, благ; фактическим новым правящим классом, стоящим над рабочими и крестьянами.
Зарождающийся тоталитаризм 1920-х гг. имел одну важную особенность -- была установлена абсолютная власть большевиков над обществом и государством, но внутри монопольно правящей партии большевиков пока еще существовала относительная демократия (споры, дискуссии, равноправное отношение друг к другу).
30-е года. Главным политическим событием 30-х годов было принятие на VIII съезде Советов (012.36г.) Конституции СССР которая законодательно закрепляла «победу социалистического строя». Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков) провозглашалась представителем «руководящего ядра» всех общественных и государственных. Конституция запрещала эксплуатацию человека человеком, ликвидировала классовые ограничения в избирательной системе, устанавливала всеобщие, равные прямые выборы при тайном голосовании. В 1939 г. на ХVIII съезде ВКП(б) было заявлено "о победе социализма в основном" и о "переходе к развернутому строительству коммунизма".
Во второй половине 1920-х -- 1930-х гг. произошел второй этап установления тоталитарного строя -- уничтожение демократии внутри победившей партии большевиков, ее подчинение одному человеку -- И.В. Сталину.
Борьба проходила путем создания временных союзов против ведущего претендента, а затем образования новых, в частности:
- - союз Сталина-Каменева-Зиновьева против Троцкого;
- - союз Сталина и Бухарина против Зиновьева;
- - союз Сталина и его группы против Бухарина и его группы
И.В. Сталин в начале 1930-х гг., используя пост Генерального секретаря, дававший наибольшие возможности выдвигать верные себе и несамостоятельные кадры, постепенно стал превращаться в вождя новой советской номенклатуры.
Составной частью сталинского политического режима 30-х годов явились террор и репрессии. Власти инспирировали ряд политических процессов против противников сталинской политики. За 1931 г. репрессии затронули около 5% общего числа специалистов промышленности, транспорта и сельского хозяйства. В начале 30-х годов сталинской системе попытались противостоять немногочисленные и к тому времени уже не представлявшие серьезной угрозы режиму антисталинские группировки. Сталин расправился со всеми, репрессировав после убийства С.М. Кирова, из 1966 делегатов XVII съезда ВКП(б) в 1934 г. -"съезда победителей" - 1108 человек. В годы так называемого "большого террора" (1936-1940 гг.) началась расправа над бывшими лидерами внутрипартийной оппозиции - Г.Е. Зиновьевым, Л.Б. Каменевым, Н.И. Бухариным, А.И. Рыковым и другими. В ходе репрессии 1937-1940 гг. значительно пострадало русское население, террор коснулся также всех республик СССР. Репрессии имели катастрофические последствия для демографической ситуации в стране (прямые людские потери в годы кризиса составили по различным данным от 4-5 до 12 млн. человек).
Политический режим, сложившийся в СССР к концу 30-х годов, имел тоталитарный характер. Его основными чертами были: стирание границы между государством и обществом; сосредоточение власти в руках партийного аппарата; культ личности вождя; тотальный контроль над обществом и личностью; запрещение политической оппозиции и свободомыслия; тенденция к распространению вовне советских идей и порядков.
Во второй статье о Гражданской войне и империалистической интервенции в Советской России мы подробно остановились на госкапиталистическом бюрократическом терроре большевиков по отношению к пролетариату, представителей анархистского течения и своей мелкобуржуазной конкуренции. Также нам удалось показать, что именно социальный характер государства сделал большевизм контрреволюционным течением и что после захвата государственной власти они были вынуждены стать очевидной контрреволюционной силой, т.к. каждая пришедшая к государственной власти сила вынужденна вести классовую борьбу сверху против пролетариата.
Большевистские рабочие проводят демонстрацию протеста против террористических актов эсеров. Сентябрь 1918 г. Москва
Социально-революционная критика большевизма направлена не на то, что ему удалось устранить свою крупно- и мелкобуржуазную партийную конкуренцию, а на то, что большевизм как госкапиталистическо-реакционная сила разрушила все начинания пролетарской самоорганизации. Это разрушение началось ещё до начала Гражданской войны и завершилось после её окончания подавлением Кронштадтского восстания. Централизм большевистского режима не оставлял им пространства для действия, поэтому во время империалистической бойни многие местные советы были расформированы. Так, после Гражданской войны и империалистической интервенции советы существовали только в каждом десятом городе. Советы, которые были «восстановлены» после кровавой бойни между частнокапиталистической реакцией и госкапиталистической контрреволюцией, были уже чистыми государственными структурами, которые контролировались «коммунистической» партийной бюрократией. Все оправдания и «извинения» марксистов-ленинистов по поводу госкапиталистического бюрократического террора против пролетариата, анархистов, анархисток и их мелкобуржуазной конкуренции как якобы вынужденной меры во время Гражданской войны не выдерживают ни малейшей критики. При этом именно социальный характер государства делает его структурным контрреволюционером. Так, после захвата государственной власти большевики были вынуждены стать очевидной контрреволюционной силой. Гражданская война была всего лишь конкретной формой, в которой нашло своё выражение общее правило – каждая пришедшая к государственной власти сила является принципиально социально-реакционной и вынужденна вести классовую борьбу сверху против пролетариата.
После того как Троцкий проиграл внутрибюрократическую борьбу против Сталина, он должен был, конечно, представить «принципиальную разницу» между госкапиталистической партийной диктатурой под руководством Ленина/Троцкого и во время правления Сталина. Т.е. он должен был прибегнуть ко лжи, т.к. принципиальной разницы, разумеется, между периодом властвования Ленина и Троцкого и сталинской диктатурой не было, даже если принять во внимание тот факт, что сталинизм олицетворял в себе внутрибюрократическую реакцию по отношению к первоначальному большевизму. По этому поводу Троцкий рассказывал следующие легенды: «Демократия сжималась по мере того, как нарастали трудности. Первоначально партия хотела и надеялась сохранить в рамках советов свободу политической борьбы. Гражданская война внесла суровую поправку в эти расчеты. Оппозиционные партии были запрещены одна за другой. В этой мере, явно противоречащей духу советской демократии, вожди большевизма видели не принцип, а эпизодический акт самообороны. (…)
В марте 1921 года, в дни кронштадтского восстания, вовлекшего в свои ряды немалое число большевиков, X-й съезд партии счел себя вынужденным прибегнуть к запрещению фракций, т.е. к перенесению политического режима в государстве на внутреннюю жизнь правящей партии. Запрещение фракций мыслилось, опять-таки, как исключительная мера, которая должна отпасть при первом серьезном улучшении обстановки. В то же время Центральный комитет с чрезвычайной осторожностью применял новый закон, больше всего заботясь о том, чтоб он не привел к удушению внутренней жизни партии. (…)
Мы далеки от мысли противопоставлять абстракцию диктатуры абстракции демократии и взвешивать их качества на весах чистого разума. Все относительно в этом мире, где постоянна лишь изменчивость. Диктатура большевистской партии явилась одним из самых могущественных в истории инструментов прогресса. Но и здесь, по слову поэта, Vernunft wird Unsinn, Wohltat – Plage (Смысл становится глупостью, доброта идет во вред (нем.), Иоганн Вольфганг фон Гете (1749-1832), Фауст, часть 1). Запрещение оппозиционных партий повлекло за собой запрещение фракций; запрещение фракций закончилось запрещением думать иначе, чем непогрешимый вождь. Полицейская монолитность партии повлекла за собою бюрократическую безнаказанность, которая стала источником всех видов распущенности и разложения. (Лев Троцкий, Преданная революция: Что такое СССР и куда он идет? Глава 5: Социальные корни Термидора, 1937 г.)
Здесь Троцкий прячется за такими политически пустыми формами, как «демократия» и «диктатура», чтобы размазать буржуазный характер госкапиталистического режима. Необходимость госкапиталистической диктатуры над пролетариатом требовала установления сверхцентрализованной бюрократической монополии партии. Для всякого рода демократических игр, таких как партийный плюрализм, не было места, не говоря уже о самоорганизованной классовой борьбе – для неё нету места даже в рамках образцовой частнокапиталистической демократии.
Центральный довод Троцкого основывается на исторически ложном аргументе, что именно Гражданская война заставила большевиков прибегнуть к партийной диктатуре. Подробный анализ отношения большевиков к меньшевикам, эсерам и анархистам показывает, что утверждения Троцкого о том, что именно обстоятельства Гражданской войны заставили большевиков прибегнуть к диктатуре являются историческим мифом. В промежутке между 1917-1921 гг. остальные советские партии находились на полулегальном положении. Отношение большевиков к эсерам и меньшевикам в этот период было очень противоречивым. В июне 1918 г. представители небольшевистских партий были исключены из ВЦИК. Однако когда с началом Гражданской войны осенью 1918 г. меньшевики и эсеры выступили против частнокапиталистической контрреволюции, они опять до конца Гражданской войны получили представительное меньшинство во ВЦИК. Другие «социалистические» организации до 1921 г. имели возможность издавать свои газеты, которые часто запрещались. Эти «социалистические» организации были запрещены только после окончания Гражданской войны, когда на волне огромного недовольства большевиками они начали набирать популярность.
Чтобы не быть неправильно понятыми: меньшевики и эсеры не были представителями классовых интересов рабочих и работниц, они представляли интересы своих буржуазно-бюрократических партийных аппаратов. Они вели борьбу против госкапитализма под флагом капитализма свободной частной собственности. Между февралём и октябрём 1917 г. (по старому календарю) в союзе с либеральной буржуазией они вели классовую борьбу сверху против пролетариата. Однако после того как большинство буржуазии сделало ставку на военную диктатуру, шансы меньшевиков и эсеров опять прийти к власти были сведены к нулю. Выступление меньшевиков за демократию было иллюзорным. Представительная демократия является формой правления сильной и стабильной буржуазии, однако русская буржуазия была слабой, и этот слабый класс был уже сметён большевиками, а их форма властвования и принуждения не оставляла пространства для демократических экспериментов. В тогдашней России отсутствовали всякие предпосылки для частнокапиталистической демократии.
Вначале левые эсеры вступили в правительственную коалицию с большевиками, однако после подписания Брест-Литовского мирного договора они начали борьбу против них террористическими методами вооружённого насилия. Некоторые эсеры вели борьбу против большевиков даже в союзе с белой контрреволюцией, до того момента когда белая контрреволюция не стала преследовать их самих.
И каковы были отношения между большевизмом и анархизмом?! Анархист Пётр Кропоткин призвал международный рабочий класс проявить солидарность с Советской Россией в её борьбе против частнокапиталистической контрреволюции. На тот момент почти все революционные течения призывали к этому. Однако призыв Кропоткина был пропитан духом защиты национального отечества. При этом известно, что он ещё в 1904-1905 гг. во время русско-японской войны был ярым «русским патриотом» и стоял на оборонческих позициях защиты отечества после начала Первой мировой войны: «Каждый шаг, завоеванный этой ордой гуннов, которая пошла на Францию и Бельгию, каждый город, каждая деревушка, сожженные и разграбленные ими, каждая семья, пущенная ими по миру, жестокой болью отзывается в сердце. Каждая опустошенная ими деревушка и каждая обесчещенная ими женщина взывают к мести!» (Письмо С. Яновскому, 10 сентября 1914 г.) . Кропоткин также всей душой защищал Временное правительство «демократической России» в его стремлениях продолжить Первую мировую войну после Февральской революции. Во время Гражданской войны и империалистической интервенции он критиковал бюрократический террор большевиков. Однако эта критика не выходила за рамки морализма. Кропоткин возмущался перед Лениным, когда тот перешёл к метод расстрела заложников: «Неужели среди Вас не нашлось никого, чтобы напомнить своим товарищам и убедить их, что такие меры представляют возврат к худшим временам средневековья и религиозных войн и что они не достойны людей, взявшихся созидать будущее общество на коммунистических началах; что на такие меры не может идти тот, кому дорого будущее коммунизма.» (Пётр Кропоткин, О заложниках: Письмо В. И. Ленину, 1920 г.)
При всей критике бюрократического террора большевиков, который был также направлен против пролетарско-революционных сил, мы хотели бы подчеркнуть, что процесс разрушения государства со стороны диктатуры пролетариата также будет представлять из себя железную метлу, которая вычистит всю капиталистическую грязь.
Российские анархо-синдикалисты и синдикалистки имели намного большую опору в Фабричных и Заводских комитетах, и, соответственно, были намного теснее связаны с пролетарской классовой борьбой, чем моралист Кропоткин. Так как большевистская госкапиталистическая реакция исходя из своих исконных интересов должна была непременно разрушить пролетарскую самоорганизацию, она также направила свои репрессии против российского анархо-синдикализма.
Постанархистский и постмарксистский коммунизм критикует немало реакционных тенденций анархизма, однако репрессии большевиков были особенно направлены против его самой революционной тенденции – принципиальная враждебность к государству. Вот что писал об этом российский анархист Волин в своей книге Неизвестная революция : «Большевики, как мы говорили, не желали даже прислушаться к анархистам и тем более дать им возможность нести свои идеи в массы. Веря, что обладают абсолютной, бесспорной, «научной» истиной, считая, что должны немедленно обеспечить ее торжество, они повели борьбу и силой уничтожили либертарное движение, как только последнее начало привлекать к себе народные массы: обычная практика всех властителей, эксплуататоров и инквизиторов.»(Всеволод Волин, Неизвестная революция 1917-1921)
В 1937 г. «антисталинист» Троцкий писал: «В героическую эпоху революции большевики шли с действительно революционными анархистами рука об руку. Многих из них партия впитала в свои ряды. Автор этих строк не раз обсуждал с Лениным вопрос о возможности предоставления анархистам известных частей территории для производства, в согласии с местным населением, их безгосударственных опытов. Но условия гражданской войны, блокады и голода оставляли слишком мало простора для подобных планов.» (Л. Троцкий. Сталинизм и большевизм, 1937 г.) Старые байки Троцкого: репрессии против анархисток и анархистов были вызваны условиями Гражданской войны, но никак и никогда не социально-реакционным характером большевизма, т.е. ещё до прихода Сталина к власти.
Сторонник коммунизма рабочих советов Пауль Маттик писал об этом следующее: «Как правило, издержки большевистской диктатуры оправдываются обстоятельствами Гражданской войны. Если это так, то нужно также признать, что Гражданская война укрепила власть большевиков. Наряду с партией ЧК стала той организацией, которая направила свои силы на борьбу со всеми противниками революции. Красная Армия заменила „рабочего с ружьём“, в солдатских советах воцарилась традиционная дисциплина. Красная Армия вела борьбу против внутренних и внешних врагов, и в этой борьбе ей были необходимы „специалисты“, т.е. офицеры царской армии, которые предоставили бы свои услуги большевикам. Популярность правительства возрастала вместе с победами армии на фронте. Какую бы позицию не занимали крестьяне и рабочие по отношению к большевикам, во время Гражданской войны они вынуждены были встать на их сторону, т.к. возвращение старого режима было бы ещё более ущербным для них. Крестьяне защищали свои новые владения, меньшевики, эсеры и анархисты спасали свою жизнь. Интервенционный характер Гражданской войны придал ей национальной оттенок и позволил правительству вести войну во имя защиты отечества.
Окончание Гражданской войны привело не к ослаблению, а к усилению большевистской диктатуры, которая начиная с этого момента направила свои репрессии против «лояльной оппозиции». Уже в марте 1919 г. на партийном съезде раздавались голоса, которые требовали запрета всех оппозиционных партий. Однако только в 1921 г. партия была готова запретить все независимые политические партии и оппозиционные группы внутри собственной партии. (Пауль Маттик, Der Leninismus und die Arbeiterbewegung des Westens (Ленинизм и рабочее движение на Западе) стр. 190-191.)
Если обратиться к судьбам политических партий после революции и их взаимоотношениям, то здесь нельзя не отметить несколько принципиальных моментов. Большевики, конечно, были заинтересованы в расширении политической базы революции и в поиске союзников. Иначе и быть не могло, ибо в тогдашних условиях другая тактика была бы равносильна политическому самоубийству. Однако очень скоро политическая власть в Советской республике обретает зримые черты однопартийной диктатуры. Почему это произошло?
Если внимательно присмотреться к теории пролетарской диктатуры, стройного здания новой государственности, начертанного на бумаге Лениным и его соратниками, то в нем не увидеть места для других партий. В самом деле, ядром пролетарской диктатуры, объединяющим деятельность всех государственных и негосударственных органов, объявлялась коммунистическая партия большевиков. [Официальное название партии с момента ее VII съезда в марте 1918 г. - РКП(б)]. Претворение на практике этой идеи вело к однопартийной системе. Первоначально большевики обусловливали участие в политической жизни других партий признанием советской власти. Многие из социалистических партий после Октября в принципе не выступали против признания ее легитимности и были готовы к сотрудничеству, оговаривая его рядом условий. Поэтому пользоваться термином "антисоветские выступления" применительно к этому времени нужно осторожно. Скорее речь идет о противодействии политике большевиков. Не могла не вызвать неприятие других партий та роль, которая им отводилась, а именно - жалких соглашателей со всеми большевистскими импровизациями. Первыми жертвами на пути к однопартийной диктатуре стали меньшевики и эсеры, исключенные из Советов декретом ВЦИК от 14 июня 1918 г. После "мятежа" левых эсеров в начале июля 1918 г. и их "выдворения" из Советов последние становятся почти однородными в партийном отношении. Особого смысла в существовании партий или их остатков, уготованных на роль придатков к большевикам, не было, и, забегая вперед, можно увидеть, что все они были поглощены правящей партией или самораспустились. Тем же, кто продолжал упорствовать в своей оппозиции, предстояла нелегкая судьба.
В целом, однако, говоря о первом периоде революционных преобразований, вряд ли можно сказать об окончательном утверждении большевистской диктатуры. Процесс ее оформления требовал времени. Новая власть была еще слишком слабой. Она напоминала скорее грубо и наспех сколоченное сооружение, чем стройное здание государственного устройства. Ей еще предстояла длительная и упорная борьба за выживание, в ходе которой возникли еще более странные и причудливые формы, характеризующие новое общество и государство. Говоря об этом времени, трудно, например, определить, особенно на местах, в чьих же руках была сосредоточена реальная власть: то ли советского исполкома, то ли партийного комитета, то ли ревкома, то ли местной "чрезвычайки". Источники предоставляют обильную пищу для размышлений. Окончательное оформление однопартийной диктатуры выходит за рамки революции и гражданской войны и относится к более позднему времени.
Вожди и массы
Необходимо сказать и о действующих лицах первых революционных преобразований, людях безымянной массы с буйством чувств и незрелостью мысли. Они олицетворяли собой неразвитую, незрелую демократию, близкую к власти толпы, охлократии. Этим объясняются многие эксцессы революционного времени, которые трудно оправдать и от которых вынуждено было отмежевываться само большевистское руководство: массовые расправы, погромы, грабежи и т. п. У такой неразвитой и незрелой демократии есть особенность - она некомпетентна, плохо разбирается и ориентируется в событиях, следует за своими инстинктами и побуждениями, а не доводами разума и здравого смысла. Это лежит в основе такого явления, как вождизм. Люди ищут того, кто умел бы говорить на их языке, умел переложить в доступные лозунги их чаяния и надежды. Чем выше уровень некомпетентности масс, тем более они склонны полагаться на своих вождей вплоть до создания образа безусловного "харизматического" лидера.
Революция сумела выдвинуть немало вождей из рядов различных политических партий. Что имело решающее значение: умение улавливать общественные настроения, излагать их просто и доходчиво. Почти все вожди революции были пламенными ораторами, известными публицистами, более или менее образованными людьми. Их выдвижение на роль вождей - явление закономерное. Только развитым формам демократии претит вождизм. В условиях же незрелой демократии вождь и массы образуют единое целое. Если читать протоколы и отчеты о массовых сборищах революционного периода, то это - сплошные речи вождей, сопровождаемые оглушительными аплодисментами, выкриками, топаньем и свистом рядовых участников событий.
Вряд ли стоит рассматривать подобные явления как свидетельство выхода на историческую сцену так называемой тоталитарной личности, хотя, бесспорно, что авторы, которые придерживаются концепции тоталитаризма для объяснения некоторых событий в истории ХХ в., правы, отмечая общую тягу масс к участию в политической жизни и формирование определенных стереотипов массового сознания. Однако каждый человек в любых исторических условиях остается прежде всего личностью, которую массовое сознание до конца никогда не сможет подавить. В этом, собственно, и заключается источник сложностей и противоречий в историческом процессе и невозможность подвести его под какой-то один знаменатель.
Опасность вождизма на первых порах революционных преобразований состоит в том, что очарованные революционными лозунгами массы могут быть легко обмануты и введены в заблуждение, когда вожди подменят их лозунги на собственные идеи и представления. Вождизм опасен тем, что вожди становятся в особое положение и составляют в обществе особую привилегированную группу. Вождизм внушает пример для подражания, рождает основу для возникновения культов и культиков. Симптомы этого проявились едва ли не сразу, но многие опасности вождизма были еще впереди. Пока же революция говорила языком масс и вождей. Уходила в прошлое эпоха, усваивались новые понятия, новая терминология, новый язык, которым вынуждены были пользоваться соперники и противники большевиков.
Большевистские вожди
Фокус внимания необходимо сосредоточить на большевистских лидерах, хотя сегодня надо отдать должное и вождям других политических партий, среди которых было немало ярких фигур, таких как П. Милюков, В. Чернов, Л. Мартов, М. Спиридонова и др., незаслуженно вычеркнутых из истории советской историографии. Но цели и задачи курса требуют обратиться к большевикам, которые вознеслись на высшие посты в государстве и проводили в жизнь революционные преобразования. Как видели они свое место в истории, осознавали ли те опасности и трудности, подводные камни, которые могли встретиться на их пути? Уместно было бы освободиться от позднейших оценок и напластований, политических штампов, за которыми исчезает личность. С этой точки зрения любопытным документом эпохи являются "Революционные этюды", написанные одним из большевистских комиссаров - наркомом просвещения А.В. Луначарским в 1919 г., где дается характеристика видным вождям большевистской революции и прежде всего Ленину и Троцкому. Вот некоторые из них:
... Огромная властность и какое-то неумение быть сколько-нибудь ласковым и внимательным к людям, отсутствие того очарования, которое всегда окружало Ленина, осуждали Троцкого как вождя на некоторое одиночество...
... Для работы в политических партиях Троцкий казался мало приспособленным, зато в океане исторических событий, где совершенно не важны личные организации, на первый план выступали положительные стороны Троцкого...
... Главное дарование Троцкого - его ораторский и писательский талант...
... Троцкий несомненно более ортодоксален, чем Ленин, всегда руководствуется буквой революционного марксизма. Ленин чувствует себя творцом и хозяином политической мысли и очень часто давал совершенно новые лозунги, которые нас всех ошарашивали, которые казались нам дикостью и которые давали богатые результаты. Троцкий такой смелостью мысли не отличается...
... О Троцком принято говорить, что он честолюбив. Это, конечно, совершеннейший вздор... В нем нет ни капли тщеславия. Он совершенно не дорожит никакими титулами и никакой внешней властностью... Ему бесконечно дорога... его историческая роль. Ленин тоже нисколько не честолюбив. Он никогда не оглядывается на себя, никогда не смотрится в историческое зеркало, никогда не думает, что о нем скажет потомство, он просто делает свое дело. В отличие от него Троцкий часто оглядывается на себя, чрезвычайно дорожит своей исторической ролью и готов бы был принести какие угодно жертвы, не исключая вовсе и самой тяжелой - жертвы своей жизнью, чтобы остаться в памяти человечества в ореоле трагического революционного вождя...
... Не надо думать, однако, что второй вождь русской революции во всем уступает своему коллеге. Троцкий более блестящ, более ярок, более подвижен. Ленин как нельзя более приспособлен к тому, чтобы сидя в председательском кресле Совнаркома, гениально руководить мировой революцией.., но не мог бы справиться с той титанической задачей, которую взвалил на свои плечи Троцкий...
... Когда происходит великая революция, то великий народ всегда находит на всякую роль подходящего актера. Одним из признаков величия нашей революции является то, что она выдвинула из своих недр или заимствовала из других партий столько выдающихся людей и двоих сильнейших среди самых сильных Ленина и Троцкого.
Помимо Ленина и Троцкого, среди большевистских вождей был еще ряд выдающихся личностей: Я. Свердлов, Г. Зиновьев, Л. Каменев, Н. Бухарин, Ф. Дзержинский и др. Другие, по условиям того времени и личным данным, еще не могли выдвинуться на роль вождей, но страстно желали ими стать. Общей чертой главных большевистских комиссаров была их принадлежность в прошлом к так называемой "старой партийной гвардии", т.е. профессиональным революционерам, имевшим опыт агитационно-пропагандистской и организационной работы в условиях подполья и эмиграции. Но теперь, встав у кормила власти, им пришлось иметь дело с совершенно иной ситуацией, где прежнего багажа явно недоставало. Революционных идей было сколько угодно, но навыков практической работы по управлению государством - никаких. Поэтому поначалу большевики были склонны полагаться на созданные ими институты власти и управления, на революционное творчество самих масс, которые, в свою очередь, были заражены революционными идеями. Взаимное подхлестывание создавало ситуацию революционного нетерпения, желания, не считаясь ни с чем, стремиться к смутным идеалам, "тянуть растение за верхушку, чтобы скорее выросло". Мудрость же политического руководства состоит зачастую в том, чтобы сдерживать порывы и импульсивные действия, но этого большевистским вождям явно не хватало. Пожалуй, ярче всего это обнаружилось в области социально-экономических преобразований, закладывавших фундамент нового общественного строя.