Титаев кирилл дмитриевич. Социолог Кирилл Титаев — о том, почему судьями в России чаще всего становятся женщины Директор по исследованиям

Коронный : Мне кажется важным и правильным начать с очень простого и понятного ликбеза, что такое социология вообще. Рассеем этот туман.

Титаев : Если попытаться упростить социологию до предела, то, наверное, это три вещи.

Во-первых, это теоретическая социология: отрасль знаний, в чем-то близкая к философии, - это поиск, создание и разработка каких-то теоретических концептов, которые потом помогают объяснять общество. Например, образование и здоровье - они не сами по себе, а вместе образуют человеческий капитал. И вот придумыванием таких концептов занимается теоретическая социология.

Кроме этого, существует эмпирическая академическая социология, которая занимается построением довольно сложных моделей. В ней обычно есть пафос улучшения жизни: как сделать, чтобы жить стало чуть-чуть лучше? Если мы вложим плюс 100 рублей на каждого школьника в среднее образование, у нас вырастет экономика или не вырастет? А если мы начнем лучше финансировать судебную систему, это привлечет к нам инвестиции или не привлечет? Этим занимаются люди в университетах или всяких think-tanks - чисто исследовательских организациях, которые существуют в странах, которые, слава богу, не отрастили себе Академию наук.

И наконец, есть третья социология - это то, что чаще всего представляют себе люди, когда ты им говоришь, что ты социолог, - это про анкетки, посчитал, ВЦИОМ сообщил и прочее. Вообще-то, в большей части мира они не считаются социологами. Это так называемые полстеры, от слова poll - «опрос». Сегодня мы будем говорить в основном о них. Но прежде давайте определим, что такое ложь с точки зрения первых двух видов социологии.

Ложь - это отхождение от того, что человек считает субъективной правдой. Что такое «субъективная правда», в общем довольно легко себе представить, пока речь идет о простых эмпирических событиях, желательно недавних. Вопрос «Что вы ели сегодня на обед?» предполагает внятный ответ. Но, во-первых, можно сообщить, что вы ели котлетку с пюре, но забыть про десерт. Для этого могут быть как сознательные, так и совершенно неосознанные стимулы. Например, если между котлеткой и десертом был перекур, то это был еще обед или уже нет? Даже на этом уровне все становится сложным.

Но большинство вопросов, которые всплывают в нашей повседневной жизни, не предполагают четкого эмпирического референта. А там, где вы сегодня обедали, хорошо кормили или нет? В ответе на этот вопрос нельзя особо соврать, потому что нельзя сказать и правду. Даже если мы переформулируем так: «Вам понравилось то, что вы ели?» - даже здесь уже возникают огромные сложности, потому что «ну вот скорее понравилось, это было лучше, чем позавчера, но я опасаюсь, что это было хуже, чем завтра», и так далее и так далее. И мы выясняем, что для социологии повседневности концепт лжи очень непростой. А дальше начинаются самые сложные оценочные вещи: «Кого ты любишь больше - маму или папу?»

Поэтому и существует такая конвенциональная история, что ложь - это ситуация, когда человек осознанно считает, что он говорит ложь или осознанно недоговаривает. На этом работают так называемые детекторы лжи, потому что когда вы субъективно не врете, никаких нервных переживаний у вас нет, и полиграф ничего не покажет.

Кирилл Титаев - ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения в Европейском университете в Санкт-Петербурге

Коронный : А для опросной, для третьей социологии ложь становится какой-то совсем прикладной историей?

Титаев : Абсолютно. Что такое опросная социология? Это ситуация, когда мы тыкаем в нашего респондента какой-то анкеткой и ждем, чтобы он выбрал тот или другой вариант. И здесь возникает огромное количество технических сложностей, потому что как раз для опросной социологии правда - это некоторое соответствие эмпирической реальности, которая была вчера, есть сегодня или будет завтра. «За кого вы будете голосовать? За кого вы голосовали бы? Сколько килограммов колбасных изделий вы купили в течение прошлой недели?»

Коронный : Получается, что ложь - это ошибка, когда человек говорит не то, что он делал. И в таком случае встает вопрос: возможно ли вообще доверять опросам?

Титаев : Мы ровно с этого примера начнем разбор нескольких стандартных сложностей, которые возникают у пользователей и организаторов «социологических» опросов. Итак, первое: доверяете ли вы?

Что такое «доверять»? Например, доверяю ли я организаторам этого мероприятия? Я, конечно, скажу, что да, но что будет стоять за моим «доверяю»? Это значит, что я ожидаю, что мне пришлют билеты на поезд, что в назначенное время сюда придут люди, что будет ведущий и что-то в принципе произойдет. То есть я ожидаю, что обещания будут так или иначе выполнены.

А доверяю ли я президенту и правительству? В этом случае доверие будет в дефолтном варианте: вас на улице или по телефону об этом спрашивают - и вы предполагаете, что они скорее хорошие, чем плохие. Это совершенно другое доверие. Доверяете ли вы банку - это уже третье доверие.

Итак, первая огромная проблема - это несоответствие смыслов, семантического ореола слов повседневного языка в разных контекстах. Наше доверие - это очень много разных доверий, в зависимости от того, о чем идет речь. Если человек получает пенсию, то ключевая история про доверие органам власти - это история о том, регулярно ли он получает пенсию. А у человека, который живет своей жизнью и не видит президента даже по телевизору, история про доверие - это так называемое генерализованное уважение: я в целом буду говорить об этих органах хорошо, чем плохо.

Вторая важная история - это релевантность опыта. Если я спрошу всех здесь присутствующих, устраивает ли вас качество работы московского метро, это будет релевантный вопрос. Я предполагаю, что больше чем у половины есть достаточно регулярный опыт использования метро. К сожалению, очень часто опросная социология вынуждена работать с опытом не вполне релевантным. Когда мы начинаем спрашивать о доверии полиции, судам, то мы оказываемся в сфере опыта нерелевантного. Доверяете ли вы службе лицензионной разрешительной работы, работавшей в составе полиции, а ныне перешедшей в состав Росгвардии?

В-третьих, надо еще понимать, что опрос - это интервьюер в ситуации гонки, его зарплата напрямую зависит от того, насколько быстро он получит ответы на все нужные вопросы. В методических экспериментах мы видим, что примерно 30% респондентов без проблем высказываются по поводу несуществующих реальностей. Например, около 25% респондентов спокойно высказывают мнение о работе Федеральной службы по борьбе с безнадзорными животными. Службы такой никогда не было, но устойчиво от 20 до 30% респондентов имеют мнение о качестве ее работы.

В-четвертых, есть еще история про наши когнитивные особенности. Нам удобно забывать о неприятных ситуациях. Простой пример: после победы Ельцина на президентских выборах 1996 года и до кризиса 1998-го, по опросам, доля голосовавших за Ельцина стабильно росла примерно на 1% в месяц. То есть примерно 1% в месяц убеждал себя в том, что он голосовал за Ельцина. Приятно быть вместе с победителем, особенно когда в стране наблюдается некоторое улучшение. С 1998 года и до сегодняшнего момента доля голосовавших за Ельцина в 1996 году падает примерно на 1% в полгода. То есть за Ельцина в 1996 году, по разным опросным данным, голосовали от 17 до 23%. И растет доля тех, кто не помнит, за кого голосовал, что понятно.

Я сам с искренним удивлением обнаружил, что на думских выборах 2003 года голосовал за партию «Яблоко», потому что нашел дома свою фотографию с гордой наклейкой «Я голосовал за «Яблоко». И страшно удивился. Зачем ты ходил на эти выборы, идиот? Я был твердо уверен, что я на них не ходил.

Коронный : Получается, есть честные опросы и нечестные?

Титаев : Не совсем так. Есть нечестность опросов на уровне простого фальсификата. Что это значит? Есть ситуации, когда никакого опроса не проводится, а просто хорошие люди взяли стопочку анкет, сели в удобном месте. В среднем по стандартной анкете за один рабочий день три человека заполняют 500–600 анкет с нормальным уровнем качества. Есть более продвинутые технологии, когда мы просто пишем небольшой скрипт, который сразу бьет цифры в массив - в таблицу. И есть совсем уж варвары, которые рисуют цифры, не создавая массивов. Но о них мы говорить не будем, также я предложил бы оставить в стороне истории про осознанную фальсификацию. Эта ложь технологически легко выявляется, и ни один нормальный заказчик с ней работать не будет.

Коронный : А как она выявляется?

Титаев : Там много простых алгоритмов. Я не думаю, что сейчас имеет смысл, не имея доски и слайдов, вдаваться в это. Есть специальные компании, которые на очень хорошем уровне занимаются фальсификацией массивов. Но имея массив, пачки бумажных анкет или записей телефонных разговоров, мне нужно минут 20, наверное, чтобы с уверенностью сказать, был опрос или его не было.

Колонки социолога Кирилла Титаева в «Ведомостях» копирует на свой сайт даже Министерство науки и образования Республики Ингушетия. Сфера его интересов - образование, эффективность полиции, следственных органов и судебной системы

Титаев: В подавляющем большинстве случаев в России интервью давно проводятся по мобильным телефонам. Есть базы большой тройки - «Мегафон», «Билайн», МТС, - и они, конечно, делают выборку мобильных телефонов. В этом плане Россия - в числе лидеров, потому что у нас оснащенность мобильными телефонами приближается к 100% и входящие почти везде бесплатные, люди не боятся брать телефон.

Коронный: Ставится ли какое-то условие, что для опроса нужно обязательно спросить равное количество абсолютно разных людей? 10 молодых пар, 10 людей среднего класса, 10 людей классом пониже, 10 пенсионеров и 10 телезвезд.

Титаев: Обычно квотируются пол и возраст, в хороших опросах - образование. Но при нормально составленной выборке мы и так получаем нормальные результаты.

Коронный: Представим такую ситуацию: я бизнесмен, получаю данные соцопросов, что людям нравится вишня, значит, я буду делать вишневую колу. Так это обычно происходит?

Титаев: Есть большое количество исследований (я в нескольких таких участвовал), когда производитель чего-нибудь, например колбасы, спрашивает, сколько колбасы его марки потребил регион за предыдущую неделю. Он, соответственно, знает это с точностью до килограмма. Я выверяю опросными методами, и у меня отклонение вполне в пределах выборочной ошибки, в пределах 2–3%. Вещи, которые касаются простых недавних практических действий, дают очень неплохую экстраполяцию. Когда мы говорим: сейчас в связи с кризисом модель потребления меняется так-то и так-то - практически все компании, практически весь ретейл, ориентируясь на это, меняют ассортимент, и у них не возникает складских излишков.

Коронный: То есть если я вижу информацию про колбасу, про сигареты, автомобили, карту «Тройку» или еще что-нибудь повседневное, то этому стоит доверять?

Титаев: Да. Если опрос бизнеса сообщает, что маржа за прошлый год такая-то, этому с большой вероятностью можно доверять, потому что бизнесмен знает, какая у него маржа, и вряд ли забудет это через год. Когда я говорю, что в среднем толщина уголовного дела, передаваемого российским следователем в суд, 120–150 страниц, по их оценке, это очень точные данные, потому что это то, с чем он сталкивается каждый день и где у него нет никаких мотивов сознательно врать, его спросили про простую, повседневную для него вещь.

Совсем другое дело - кейсы о доверии, оценках, уважении, будущем голосовании. Мы знаем, что, например, в американских данных любовь к президенту сильнее всего детерминируется погодой.

Здесь и сейчас доверие к власти может быть хорошим, особенно когда нам каждый день в телевизоре это говорят. Это ожидаемый нормативный ответ. Но эти вещи могут прыгать с невероятной скоростью. Если вы посмотрите на индексы, рейтинги доверия и так далее, то вы увидите, что они довольно сильно скачут - может быть на 20–30% в год. Поэтому когда вам начинают рассказывать про доверие, отношение, оценки - этому нужно доверять с очень большой осторожностью.

Например, есть индекс генерализованного доверия. Что это такое? Это примерно 30 вопросов, которые в основном опираются на так называемый метод виньеток. Это воображаемые ситуации, где вас спрашивают о поведении. Я, например, задаю вам вопрос в кафе возле метро: вы за последние три месяца хотя бы раз оставляли за столиком, будучи единственным человеком в кафе, сумку, телефон или кошелек, чтобы выйти на улицу покурить?

Коронный: Мой ответ - да.

Титаев: Там много подобно сконструированных вопросов, они показывают уровень доверия к миру. В России, например, такой опыт имели примерно 50% курильщиков, которые ходят в кафе. В стандартной западноевропейской стране такой опыт имели 90% курильщиков, которые ходят в кафе. И вот такие вещи позволяют нам понять очень большие социальные страновые различия. В России индекс генерализованного доверия, слава богу, стабильно растет, несмотря на кризис, то есть мы доверяем друг другу все больше и больше. Мы все чаще и чаще совершаем действия, демонстрирующие то, что в целом мы считаем окружающих скорее не ворами, не убийцами и не преступниками.

Давайте составим рейтинг доверия двумя простыми способами. Насколько вы доверяете правительству (суду, полиции, черту в ступе), и дальше четырехбаллка: полностью доверяю, скорее доверяю, скорее не доверяю, полностью не доверяю. Все очень просто, представимо. Если мы возьмем вариант «полностью доверяю» и только его, у нас будет президент с 82%, а внизу будут суды, с 10%, если мы просуммируем… и у нас будет огромный разрыв. А если мы просуммируем «полностью» и «скорее», то у нас вверху будет президент, у которого прибавится 4 или 5%, а внизу будут суды, но уже не с 10, а с 50%.

Коронный: О чем это нам сообщает?

Т. В одном случае мы говорим: ребята, вы понимаете, что у нас президенту доверяют в 9 раз больше, чем судам, а в другом случае - в 2 раза. Потому что распределение в этой паре - «полностью доверяю» и «скорее доверяю» - очень неоднородное для разных категорий. Президенту все доверяют полностью, а полиции все «скорее доверяют». И мы можем представить полицию как орган, которому никто не доверяет полностью, и это будет один образ, одна картинка, а можем представить полицию, которой все-таки бо́льшая половина населения скорее доверяет.

Коронный: Весь вопрос в подаче.

Титаев: Надо не лениться смотреть на то, как сформулирован вопросник, и игнорировать все, что нерелевантно. Рассмотрим простой пример. Когда у нас в опросе как-то отнеслись к деятельности полиции 87% населения, мы понимаем, что это лажа. Потому что мы знаем, что по отчетности, к полиции поступает 28 миллионов обращений в год, а на самом деле чуть меньше. Учитывая, что значительная часть обращений - это представители неопрашиваемых маргинальных классов, всего примерно 20% населения на самом деле имели контакт с полицией.

Коронный: Получается, задавая вопрос про опыт и про то, что было в прошлом, мы скорее получим настоящие и правдивые ответы, чем если будем представлять, что с ним случится (какой вы купите предмет, во что вы завтра оденетесь, за кого вы завтра будете голосовать)?

Титаев: И точно так же нельзя спрашивать о том, о чем человек думает: как вы относитесь, кому вы доверяете, что вы думаете о… Спрашивать в опросах можно только о том, что с человеком было.

Коронный: Представлю такую ситуацию: я вижу какой-то результат в газете, по радио, в интернете. Существует ли какой-то способ понять, насколько это правдивый результат?

Титаев: Да, я бы мог предложить, наверное, некоторый чек-лист, очень простой, который я рекомендую, например, всем журналистам. Если речь идет о ситуации, когда генеральная совокупность - это все население, первое: этот вопрос могли задать мне? Я бы мог легко, быстро и обдуманно ответить? Если первых два ответа - да, то переходим к техническим деталям. Мы смотрим, разумно ли стоят ответы. Они должны быть симметричными, положительных и отрицательных должно быть одинаковое число. Они должны идти в логической последовательности.

Коронный: Не совсем понимаю. Объясните, пожалуйста.

Титаев: Нравится ли вам сегодняшняя лекция? - да, скорее да, нет. Мы сместили ответы в сторону положительных и предложили два положительных и один отрицательный. Это дает нам примерно плюс 5% к позитивным ответам.

Коронный: Получается, если в нашем графике два хороших варианта, два плохих варианта и один серединный…

Титаев: Да, значит, все хорошо.

Коронный: Подводя итог. Вначале мы говорили о том, что не следует доверять, но в конце концов пришли к выводу, что чему-то все-таки можно доверять и соцопросы вполне рабочий инструмент и для понимания, и для тех людей, кому они нужны.

Титаев: Как ни парадоксально, да.

Коронный: Как предсказываются какие-то вещи на основе опросов о прошлом опыте?

Титаев: Мы можем предсказать, что уход от потребления мяса вызовет рост потребления полуфабрикатов, то есть будут больше продаваться пельмени. Мы знаем, что чем больше рост семейных инвестиций в образование детей, тем больше дают взяток в военкоматах. Но на чем-то одном делать предсказание сложно. Когда у нас есть несколько опросов и мы что-то почитали, мы работаем такими маленькими мерлинами. Но как только начинаются большие вещи про отношения, мысли, чувства и так далее, это все становится чистой воды фантастикой.

Коронный: Существуют ли хоть какой-нибудь хороший опрос про отношения, мысли и чувства?

Титаев: Про это обычно шутят, что главное горе современной социологии - то, что с конца XIX века пыточный инструментарий исключен из социологического. Поэтому, пожалуй, нет.

5 лучших вопросов из зала

Правда ли, что глубинные фокус-группы, когда социологи опрашивают простых людей в регионах за чашкой чая, работают гораздо лучше, чем хорошо сконструированные количественные опросы?

Титаев: Во-первых, глубинная фокус-группа - это та же фокус-группа, только дополненная словом «глубинная». И фокусированные интервью, глубинные интервью, лейтмотивные интервью - это более или менее одно и то же. Просто как автору конкретного учебника понравилось, так он это и обозвал.

Я категорический противник противопоставления качественных и количественных методов. Качественные методы - это как раз интервью и фокус-группы. Количественные - опросы. Это отличные взаимодополняющие вещи. Иногда они работают по отдельности. Потому что написать анкету про то, как люди едят колбасу, можно и без интервью, хотя с интервью получается лучше. Написать анкету про профессиональную повседневность судьи или московского журналиста гораздо сложнее, и, вообще-то, лучше бы сначала разобраться, как там это все устроено.

Вот хороший пример. Была ситуация, когда все опросные фабрики перед зимой 2011 года говорили, что все у нас хорошо. И тут вышел такой Михаил Дмитриев с группой в Центре стратегических разработок и опубликовал доклад про то, что все у нас гораздо хуже, а будет вообще взрыв. И взрыв произошел. Не совсем такой, не совсем там, но он был единственным, кто это все четко предсказывал за 3–4 месяца.

Группа Дмитриева практически не работала с количественными опросами. Они проводили фокус-группы в регионах, причем много. Фокус-группы вообще - это когда садятся по выборке (то есть не абы кто) 5–15 человек за стол и социолог с ними подробно час, два, три разговаривает. У меня была рекордная девятичасовая фокус-группа. Я думал, что умру.

Все участники фокус-группы сидят в одном зале. Потому что в отличие от индивидуального разговора мы видим устойчивость мнений. Потому что я вам говорю, что английская борзая - это лучшая порода на свете, а вы мне говорите, что нет, что это совершенно ужасно, и дальше надо посмотреть, кто из нас быстрее сдастся. Это позволяет увидеть, насколько эти мнения устойчивы. Главное преимущество фокус-группы - то, что мы сразу видим, для кого мнение - это просто брякнуть без всяких аргументов, а кто легко переубеждает окружающих. Мы видим сравнительную силу позиции в дискуссии. И моя задача как модератора, социолога как модератора - заставить людей убеждать друг друга, спорить между собой. Иногда сажается еще подсадная утка, так называемый фасилитатор, который выводит их на конфликт. И дальше они рубятся между собой.

Вот пример: ГМО - это плохо или это хорошо? На фокус-группах мы видим, что противники ГМО громят сторонников ГМО за полторы минуты. И мы понимаем, что это работает. Хотя по опросам у нас 50 на 50 тех, кому по фиг, и тех, кому это важно. Стоит возникнуть дискуссии, мы понимаем, что есть этот тренд, мы видим, что на всех фокус-группах по стране в смоделированной ситуации противники ГМО успешно убеждают нейтралов. Значит, так же будет на дачах, на кухнях и так далее. Значит, нужно на все продукты лепить лейбл «без ГМО», потому что сегодня это не очень важно, а завтра это станет мощным маркетинговым инструментом.

То есть мы на основании фокус-группы видим, что этого человека можно убедить, а вот тут нет, он распирается как Жихарка и говорит нет. Убедить человека в том, что президент хороший, на фокус-группе довольно легко. Убедить людей, которые ходили в российские мировые суды, что это комфортное место, не получается.

Что касается географии опросов, мы твердо убеждены, что есть три региона, которые не имеют никакого отношения к России, изучать их бессмысленно. Это Москва, Петербург и Чечня.

Корректно ли задавать вопрос об отношении к другим национальностям, странам?

Титаев: Это общемировая проблема. И то, что полстеры спрашивают про то, про что, вообще-то, спрашивать не надо (вроде того же доверия, симпатии), и то, как с этим потом распоряжаются СМИ. Вот, скажем, цыгане: цыган в среднем по стране никто не видит, потом случается перестрелка в Сагре, цифры взлетают, появляются 60% населения, которые эти две недели поненавидят цыган и дальше о них забывают. Нормальная ситуация после информационного всплеска - снять вопрос на какое-то время

Отдельно скажу про СМИ. По моим ощущениям, культура работы с опросными данными очень сильно выросла. То есть когда мы говорим о серьезных изданиях - о «Ведомостях», о «РБК», - кажется, что они на это дело посадили специального фактчекера, который проверяет, что там все окей с этими опросами. Потому что у них я не помню фатально неадекватных интерпретаций Ну а то, как перескажет «Леваду» или ФОМ «Московский комсомолец», - это даже представить страшно.

Влияет ли интервью на интервьюируемого? Можно ли внести в массы некую идею или заставить задуматься о чем-то?

Титаев: На массы - нет. Потому что провести с одним процентом населения интервью - это весь бюджет Российской Федерации. Но есть мотивирующие опросы, это массовая технология продвижения, особенно в политике.

- Приведите, пожалуйста, пример.

Титаев : Давайте я вам сейчас буду что-нибудь продавать. Скажите, вы знаете о том, что Сбербанк России запустил новую линейку бесплатных кредитов?

- Нет.

Титаев : Если бы вам предложили бесплатный кредит от Сбербанка, который позволил бы вам распоряжаться в течение месяца средствами, не платя никаких процентов, вы бы на это согласились?

- После слова «бесплатно» я уже забыл, что там было дальше.

Титаев : В свое время в Иркутской области был такой слоган - «Юрий Тен строит мост». Это был местный политический деятель, который, в частности, продвигался на том, что постепенно строится мост через Ангару. И у него были прекрасные опросные вещи: «Знаете ли вы, кто такой Юрий Тен? Какой мост строит Юрий Тен?» - «Нет, не знаю». - «Юрий Тен организует строительство моста через Ангару. Знаете ли вы, что он позволит…» То есть замаскировать пиар под опрос - это милое дело, это делается массово, всегда и везде. Половина маркетинговых опросов, которые вам предлагает банк, МТС или кто-нибудь еще, - это история скорее про продажи, чем про сбор информации.

Есть ли какие-то данные по поводу правды, неправды в вопросах, связанных с тяжелым моральным решением, говорить правду или нет? Когда речь, например, идет о насилии в семье. И человек, даже несмотря на анонимность, должен для себя решить, отвечать ли ему правдиво или нет.

Титаев : Есть так называемые сенситивные вопросы. Они начинаются с вопроса о доходе и возрасте. Сейчас я проявлю себя как страшный сексист, но меня защитит то, что это реальные данные. У нас женщин пенсионного возраста, получающих пенсию именно по возрасту, по данным пенсионного фонда, стабильно на 15–20% больше, чем по переписи. То есть в определенный момент вопрос о возрасте становится сенситивным. И вопрос о доходах уже сильно сенситивный: в России опросные доходы сильно меньше тех, которые мы видим даже на Росстате. А в Америке, например, опросные доходы ощутимо выше, чем те, которые мы видим на American Census Bureau.

Когда мы говорим о вопросах реально сенситивных - , интимный опыт, опыт преступника, - то здесь начинается вообще кошмар. Есть определенные техники, есть определенные институты, которые говорят, что они постепенно научаются задавать такие вопросы. Лично я им не верю и хороших результатов не видел.

Простой пример. Есть такая вещь, как виктимизационные опросы, основная цель которых выявить количество людей, которые реально были жертвами преступлений и не пошли в полицию. Вы понимаете, что люди не говорят об этом, но даже поэтому минимум в два раза количество жертв преступлений отличается от количества жертв по полицейской статистике. Мы понимаем, что на самом деле их не в два раза больше, а в три, в четыре, в пять. А по отдельным видам преступлений - домашнее насилие, супружеские изнасилования, вот такие страшные вещи, - там это различие в десятки раз. Но даже вот тут мы видим эту разницу. И для отдельных упертых представителей правоохранительных органов это уже становится каким-то аргументом.

Есть ли для социологов неэтичные, запретные темы исследований?

Титаев : В России нет ничего запретного, когда это не связано с насилием и откровенным преступлением. То есть если ты не избивал своих информантов или заказчиков, то все можно. Другой вопрос, что далеко не под всем прилично подписаться. То есть когда к тебе приходят и говорят: «Сделай нам анкету, которая даст вот такие и такие результаты». Большая часть социологов такую анкету сделает, мне кажется. Но подавляющее большинство запретит упоминать свое имя в связи с этим проектом. Потому что иначе у коллег возникает вопрос: друг мой, вы дурак или продались?

И это в первую очередь история про методическую корректность, потому что опубликовать под своим именем результаты явно скошенные - на это уже готовы далеко не все. И там, конечно, гораздо больше дурак, чем продался, потому что куча людей делает это совершенно искренне. Причем этот рынок как-то функционирует: нормальная ситуация, когда человек синхронно делает исследование по заказу условного Госдепа и условного ФСБ. Еще пару лет назад я наблюдал человека, который выигрывал тендеры одного федерального силового ведомства и параллельно совершенно спокойно выигрывал тендеры организаций, которые у нас сейчас считаются «антироссийскими». И те и другие знали о том, что он работает и там и там, и на тех и на других, и никого это не смущало.

Почему расследование каждого преступления в России стоит почти миллион рублей, что такое «театр безопасности» и можно ли предотвратить взрыв в метро?

На фестивале « » ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения Европейского университета в Петербурге Кирилл Титаев рассказал, как устроена система безопасности в России и из-за чего она неэффективна. «Бумага» публикует главное из лекции социолога.

Три четверти смертей в России происходят из-за болезней, а каждая 40-я - это убийство

По статистике 2016 года, 47 % смертей - следствие сердечно-сосудистых заболеваний, 18 % - неустановленных причин, 16 % - онкологии, 11 % - прочих заболеваний, 8 % - внешних причин, в том числе убийств.

Кирилл Титаев

Три четверти смертей - это болезнь, и каждая 40-я смерть - убийство. Может, нам нужно хотя бы вдвое срезать бюджет правоохранительной системе и начать что-нибудь делать с сердечно-сосудистыми заболеваниями? Этот вопрос приходит в голову, наверное, любому человеку, который начинает разбираться со статистикой.

Сторонники того, чтобы тратить больше средств на правоохранительную систему, чем на здравоохранение, приводят в свою очередь несколько аргументов. Во-первых, смерть от болезни, как правило, наступает позже, чем смерть в результате криминального насилия. Если от болезни люди зачастую умирают ближе к старости, то самая большая вероятность умереть от преступного насилия находится в диапазоне между 25 и 35 годами. Во-вторых, помимо убийств есть и другие преступления: воровство, мошенничество, телефонный терроризм, с которыми тоже необходимо бороться. Кроме того, уровень преступности напрямую влияет на состояние доверия в обществе.

Кирилл Титаев , ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения Европейского университета:

Хорошая новость: по социологическим данным, взаимное доверие в России непрерывно растет с начала 2000-х. До этого невозможно было представить, что человек, уходя в туалет в ресторане, оставляет на столе кошелек. Мы меньше боимся, и это полезно: отдыхать вместо того, чтобы напрягаться и волноваться. В этом плане эффективная борьба с преступностью приносит довольно много пользы.

Сумма, потраченная на расследование одного преступления, превышает ущерб, который оно приносит

На расследование одного преступления в России тратится 977 тысяч рублей. Притом что типовое преступление - самое массовое из тех, которые расследуются, - это кража в магазине под камерой. А имущественный ущерб среднего преступления - 260 тысяч рублей.

Кирилл Титаев , ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения Европейского университета:

Это очень плохая статистика, но другой у нас нет. Плохая вот почему. Условно говоря, в 2004 году средний ущерб составлял полмиллиона рублей. Потому что весь ущерб, который вменили тогда по делу ЮКОСа, вошел в эту статистику.

Из-за такого разрыва в суммах в криминологии обсуждают возможность выплачивать потерпевшим компенсации в размере ущерба, который они понесли, без отлавливания преступников.

В России на борьбу с терроризмом тратятся десятки миллионов рублей. Но насколько велика реальная угроза - неясно

По подсчетам Кирилла Титаева, от терроризма в стране погибает около 65 людей в год, а по самой радикальной оценке правоохранительных органов примерно 90–100 (она учитывает годы войны с Чечней и трагедию в Беслане).

Кирилл Титаев , ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения Европейского университета:

Я бы хотел назвать красивые цифры о финансировании борьбы с терроризмом, но их нет. Они засекречены. Однако можно назвать те цифры, которые нечаянно всплыли только на региональном уровне - без участия больших федеральных игроков вроде ФСБ, МВД, СК и так далее. Например, в Астраханской области в 2014 году на борьбу с терроризмом потратили 120 миллионов рублей. Если экстраполировать это по населению, мы получим 10 миллиардов: то есть в расчете на каждого погибшего тратится 100 миллионов рублей только из региональных бюджетов.

Террор, как замечает Титаев, вызывает у людей страх, который заставляет их, например, не спускаться в метро: так было после теракта в Петербурге 3 апреля, когда на следующий день в час пик можно было увидеть свободные вагоны. «Да, с терроризмом нужно бороться, этого никто не отрицает. Но насколько важна эта угроза? Это большой вопрос. Мы видим, что сегодня весь мир смотрит на это как на угрозу крайне важную».

Металлоискатели и охранники - это «театральные жесты», чтобы успокоить людей

Окружающий мир должен видеть «реакцию на угрозы», объясняет Кирилл Титаев. Эту реакцию он называет «театральными жестами» в ответ на реальные события. Из таких примеров - рамки металлоискателей в метро. Они обошлись городу не менее чем в 50 миллионов рублей, а ежедневная работа дополнительных проверяющих - не менее чем в 150 миллионов рублей в год. Однако такие меры не эффективны.

Например, недавно произошло нападение на журналистку Татьяну Фельгенгауэр в редакции «Эха Москвы»: чтобы попасть в здание, преступник в лицо охраннику из газового баллончика и пролез под турникетом. Оказалось, что система не помогает защитить людей в здании от тех, у кого действительно есть преступные намерения. При этом впустую тратится время сотрудников, которые каждое утро достают и показывают паспорт на входе, и деньги на зарплаты охранников.

Однако самих охранников не в чем винить, говорит Титаев, поскольку они выполняли свою работу, не были защищены стеклом и не могли ждать нападения от каждого.

Кирилл Титаев , ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения Европейского университета:

Несколько лет назад команда журналистов провела следующий эксперимент, я был наблюдателем. Они пытались попасть на территорию вуза, пронеся с собой массогабаритную модель пистолета и не имея никаких документов. Во всех случаях это удалось. Способ предельно простой: надеваем одежду курьера, на которой написано «Доставка чего-нибудь», и показываем конверт «Ректору лично под роспись». Всё.

В существующей системе безопасности для охраны нанимают персонал, который выполняет самые базовые действия вроде проверки документов: нанимать квалифицированных сотрудников для такой работы не имеет смысла. Таким образом, по словам Титаева, обеспечением безопасности тотально начинают заниматься люди с очень низкой квалификацией.

Меры безопасности в аэропортах и метро предложены не экспертами

Один из важнейших инструментов выявления взрывчатки - собачий нос, рассказывает Кирилл Титаев, и было бы эффективнее вместо рамок выделить из бюджета средства на кинологов.

Кирилл Титаев , ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения Европейского университета:

Металлоискатели - это прямое указание первого лица, человека, который очень давно не заходил в вокзалы как пассажир и, в общем, ничего не понимает в правоохранительной деятельности (речь идет об установке металлических рамок на железнодорожных вокзалах Петербурга и Москвы по указанию Дмитрия Медведева - прим. «Бумаги» ). Потому что он никогда специально это не изучал: курс криминалистики, курс криминологии, курс правоохранительных органов, прослушанный на юрфаке Ленинградского университета, и всё. Это опять же яркий театральный жест. Еще хуже ситуация с досмотром при входе в аэропорт: там скапливаются гигантские очереди - и тем самым создаются условия для теракта.

Примечательно, что в российских городах по-разному отнеслись к идее установки рамок металлоискателей: больше всего эту меру поддерживали те города, в которых нет метро, а в особенности - те, в которых нет эффективно используемой железной дороги: «Условно говоря, Приозерск был категорически за рамки, а Петербург был категорически против».

В качестве еще одного примера неэкспертной реакции Титаев вспоминает ситуацию с выходом статьи в «Новой газете», которая выявила сообщества «ВКонтакте», якобы призывающие подростков к суициду. После этого в Уголовном кодексе была введена дополнительная статья о пропаганде суицида, и скоро должны состояться первые суды по этому делу.

Кирилл Титаев , ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения Европейского университета:

Какие особенности работы системы мы видим в этом примере? Во-первых, такая реакция почти никогда, на мой взгляд, не опирается на анализ масштабов проблемы и ее значимости. Второе - это, конечно, тотальное игнорирование реалистичности самих мер. Как только пройдет эта волна по поводу суицида подростков, все забудут об этой статье, потому что выявлять и доказывать такие преступления невозможно. Это лежит за гранью человеческих сил. Как я уже говорил, подобным часто занимаются непрофессионалы: экспертизе Яровой в области коррупции я готов доверять, но ее экспертизе в области подросткового общения в социальных сетях - не очень.

Защита от терактов в метро - проблема, которую пока нельзя решить

Решения в сфере безопасности должны опираться на анализ масштаба и реальности угрозы, быть реализуемыми и направленными против преступников, а не против их орудий - за некоторыми исключениями, например, запрет на боевое оружие необходимо сохранить. И такие решения не должны усложнять жизнь простых горожан.

Ограничение доступа людей с взрывчаткой к метро - это задача, которую нельзя выполнить, считает Титаев. Места, где собирается большое количество людей, всегда были и будут объектами повышенной опасности: «Лучше не делать ничего, чем делать заведомо бесполезные вещи». При этом метро должно нести ответственность за безопасность пассажиров, но не в случаях терроризма.

Кирилл Титаев , ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения Европейского университета:

Очень важно разделять: есть организованные сети - религиозные, политические; но самое страшное, что у нас есть, - это инициативный одиночка. На поиск схем того, как сделать подходящее устройство, уходит 5–7 минут, и сделать само устройство тоже несложно. Это нельзя предотвратить никоим образом. Если теракт в Петербурге готовился группой, можно винить сотрудников ФСБ, которые не отследили, не предупредили, не арестовали до. Если это сделал одиночка, как они должны были его отследить? Проверять каждого сумасшедшего?

Вероятно, что с развитием технологий в будущем появятся датчики и камеры, которые смогут схватывать весь поток и распознавать, идентифицировать все лица. Тогда появятся новые реальные меры предотвращения терактов.

Сегодня, чтобы рамка заработала в полную силу, у человека с собой должно быть около 8 килограммов железа. А если она сработала вполсилы, это может быть реакция на ноутбук, перочинный нож, крупную цельнометаллическую ручку, и поэтому человека могут не остановить. «Люди, которые занимаются проверкой, понимают, что это бессмысленная работа. Нельзя заставить работать хорошо ни одного человека, 90 % работы которого - бессмысленны. Те 10 % будут выполняться плохо», - говорит Титаев.

Уровень преступности в России снижается, сообщает Генпрокуратура России. Но связано ли это с мерами безопасности - неизвестно

Сегодня уменьшилось количество ДТП, самоубийств, убийств . По этому поводу есть много гипотез - например, о влиянии на ситуацию компьютерных игр и социальных сетей, из-за которых отчасти исчезли с улиц подростковые банды. Но неизвестно, связано ли снижение уровня преступности с принятыми мерами безопасности. В частности, установок рамок, поскольку нет фактов задержания террористов с их помощью. Кроме того, стоит учитывать тенденцию всемирного падения уровня преступности.

Директор по исследованиям

Кандидат социологических наук

Магистр социологии ЕУСПб (MA in sociology, диплом валидирован Университетом Хельсинки)

Научные интересы: Социология права, правоприменения, полиции, судебной системы. Эмпирическое правоведение

E-mail: Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Образование

Факультет политических наук и социологии Европейского университета в Санкт-Петербурге», магистратура, трехлетняя академическая программа Европейского университета в Санкт-Петербурге (2008)

Институт социальных наук Иркутского государственного Университета, по специальности «Социология» 2005 г. (диплом с отличием)

Профессиональный опыт

До начала работы в Институте проблем правоприменения с 1999 года работал в Высшей школе экономики, Центре независимых социальных исследований и образования (Иркутск), системе дополнительного образования. Участвовал в качестве исследователя, эксперта, организатора и руководителя в маркетинговых, просветительских, образовательных проектах.

Наряду с академической работой: публикации в СМИ (Ведомости, РБК, более 100 публикаций), участие в просветительских проектах общесоциологической тематики.

Активно работал как эксперт по методам социологического исследования, преподавал методические курсы с 2003 по 2017 годы.

Основные текущие проекты

Июль 2017 – настоящее время «Механизмы функционирования контрольно-надзорной деятельности», поддержан ИПП при ЕУ СПб, исследователь.
Март 2017 – настоящее время «Исследование социального контроля и мобилизации права с использованием больших данных», поддержан РНФ, ведущий исследователь
Июль 2017 – настоящее время «Паспортно-регистрационная система: перспективы реформирования», поддержан ЦСР, руководитель проекта
Май 2017 – настоящее время «Обвинительный уклон в Республике Казахстан», поддержан Советом Европы, руководитель проекта

Ключевые публикации

Социология права и эмпирическое правоведение

Pretrial detention in Russian criminal courts: a statistical analysis // International Journal of Comparative and Applied Criminal Justice vol. 41, No 3, pp. 145-161
Российский следователь: призвание, профессия, повседневность . М.: Норма, 2016. (в соавт. с М. Шклярук)
Российские судьи: социологическое исследование профессии: монография / В. Волков, А. Дмитриева, М. Поздняков, К. Титаев; под ред. В. Волкова. - М.: Норма, 2015. - 272с.
Investigators in Russia // Russian Politics & Law, 2016, vol. 54, issue 2-3, p. 112-137 (co-auth. with M. Shkliaruk)
The State and Business at Arbitrazh Courts // Russian Politics & Law, 2016, vol. 54, issue 2-3, p. 281-311 (co-auth. with A. Dzmitryieva nad I. Chetverikova)
Государство и бизнес в арбитражном процессе // Вопросы экономики, 2014, № 6, Сс. 40-62. (в соавт. с А. Дмитриевой, И. Четвериковой)
Concept for Comprehensive Organizational and Managerial Reform of the Law Enforcement Agencies of the RF // Statutes and Decisions, vol. 48, no. 5, September–October 2013, pp. 5–91. (co-authored with Vadim Volkov, Ivan Grigor’ev, Arina Dmitrieva, Ekaterina Moiseeva, Ella Paneiakh, Mikhail Pozdniakov, Kirill Titaev, Irina Chetverikova, and Mariia Shkliaruk)
Qui qustidiet, или почему надо изучать юристов? // Социология власти, 2016, 3. Сс. 8-14.
Проблемы и перспективы исследований на основе Big Data (на примере социологии права) // Социологические исследования. 2016. № 1. С. 48-58. (В соавт. с В. Волковым и Д. Скугаревским)
Что же такое «по закону»? История поиска ответов. Слово редактора-составителя // Социология власти, 2015, №2. Сс. 8-15.
«Языком протокола»: исследование связи юридического языка с профессиональной повседневностью и организационным контекстом // Социология власти, 2015, №2. Сс. 168-206. (в соавт. с М. Шклярук).
Предварительное заключение в российской уголовной юстиции: социологический анализ вероятности предварительного заключения и его влияния на решение суда // Экономическая социология Т. 15. № 3. Май 2014. Сс. 88-118.
Экспансия юридической профессии: юридикализация бюрократического языка в России. Постановочное эссе // Обратная связь: книга для чтения. Сборник статей и эссе к 60-летию Михаила Рожанского / под ред. Д. Димке, К. Титаева, С. Шмидта. – СПб.; Иркутск: Норма, Центр независимых социальных исследований и образования, 2014. – 408 с.: илл. Сс. 269 – 276.
Хитроумные полицейские. Почему провалились все проекты улучшения правоохранительной деятельности в России // Социология власти, 2012, № 4-5 (1), сс. 96-110.
Апелляционная инстанция в российских арбитражных судах: проблема судебной иерархии // Как судьи принимают решения: эмпирические исследования права / Под ред. В.В. Волкова. – М.: Статут, 2012. – 368 с. – (Серия EXTRA JUS) Сс. 224 – 249.
Исследование работы российских арбитражных судов методами статистического анализа / под ред. К. Титаева. - СПб.: Институт проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге, 2012. - 108 с. (в соавт. с А. Дмитриевой и И. Четвериковой)
// Паспортно-регистрационная система в Российской Федерации. Анализ эффективности. Под ред. Б. Панича и Е. Ринн. СПб, 2009, СС. 145 – 160
// Паспортно-регистрационная система в Российской Федерации. Анализ эффективности. Под ред. Б. Панича и Е. Ринн. СПб, 2009, СС 101 -118

Социология образования и неформальная экономика

Провинциальная и туземная наука // Антропологический форум, 2013, № 19, сс. 239 – 275. (в соавторстве с М. Соколовым).
Академический сговор // Отечественные записки, 2012, №2 (47) Сс. 184-194
Почем экзамен для народа? Этюд о коррупции в высшем образовании // Экономическая социология №2, 2005, Сс. 69-82.
Промышленное лесопользование: участники и отношения. // Неформальная экономика лесопользования участники, практики, отношения. Под ред. И. Олимпиевой, О. Паченкова, З. Соловьевой М.: МОНФ, 2005, сс. 18 - 45
Неформальная экономика лесопользования в Иркутской области: социологический ракурс //Лесной бюллетень №28, июнь 2005 (в соавт с Карнаухов С., Малькевич Т., Олимпиева И., Паченков О., Соловьёва З., Титов В., Черемных Н.)

Отдельные прикладные публикации

Избыточная криминализация экономической деятельности в России. Аналитическая записка. М., СПб: ЦСР, ИПП, 2017. (В соавт. с И. Четвериковой).
Манифест новой количественной криминологии «Уголовная политика с опорой на данные » М.: ЦСР, 2017 (в соавт. с А. Кнорре, В. Кудрявцевым, Д. Скугаревским, М. Шклярук)
Структура и основные черты экономических преступлений в России (на основе данных 2013–2016 годов) Ирина Четверикова при участии Кирилла Титаева. Аналитический обзор. М.: ЦСР, 2017
Проблема правоохранительного давления на бизнес: ложные посылки и бесперспективные предложения . М.: ЦСР, 2017. (при участии И. Четвериковой, О. Шепелевой, М. Шклярук).
Влияние плановых проверок на деятельность организаций (Серия «Аналитические записки по проблемам правоприменения»). Авторы: Дмитрий Скугаревский, Кирилл Титаев, Владимир Кудрявцев. СПб: ИПП ЕУСПб, 2016. - 16 стр.
Диагностика работы судебной системы в сфере уголовного судопроизводства и предложения по ее реформированию Часть I. СПб: ИПП ЕУ СПб, 2016. В соавт. с Т. Бочаровым, В. Волковым, А. Дмитриевой, И. Четвериковой, М. Шклярук.
Диагностика работы правоохранительных органов по охране общественного порядка и перспективы создания муниципальной милиции в России . Под ред. В. Волкова. СПб: ИПП ЕУ СПб, 2015. (В соавт. с В. Волковым, А. Дмитриевой, Е. Ходжаевой, И. Четвериковой, М. Шклярук).
Волков В. В., Четверикова И. В., Панеях Э. Л., Поздняков М. Л., Титаев К. Д., Шклярук М. С. Диагностика работы правоохранительных органов РФ и выполнения ими полицейской функции СПб.: ИПП при ЕУ СПб, 2012

Ключевые конференции

Июнь 2016 Biennial meeting RCSL working group for comparative studies of legal professions, Andorra, доклад « Professional Everyday Life of Russian Judges»
Семинар «Too Few Judges?” Regulating the Number of Judges in Society на базе International Institute for the Sociology of Law, доклад «The Workload of Russian Judiciary: How It Changed Over Time and What Are the Consequences for Justice in Russia» (в соавт. с А. Дмитриевой)
Сентябрь 2015 15-я ежегодная конференция Европейского общества криминологов, Порту, Португалия, доклад «Judging under pressure: criminal courts in Russia»
Октябрь 2014 14 th Annual Aleksanteri Conference “Restructuring State and Society in Russia”, University of Helsinki, доклад “ Investigators (sledovateli) in Russia as a Professional Group: Values, Norms and Professional Culture”
Октябрь 2014 International Conference «Law-Making and Law-Breaking in the Context of Securitization and Neo-conservatism» (Development of the Russian Law – VII), Helsinki University, доклад “Judges" attitudes to criminal law and criminal procedure reform: sociological data and interviews” (в соавторстве с Ариной Дмитриевой)
Октябрь 2013 International conference “Development of Russian law – VI: Between Tradition and Modernity” Helsinki, Finland. Доклад «Pretrial Detention in Russian Criminal Courts: Statistical Analysis of the Probability of Detention and Its Influence on the Sentence»
Май – Июнь 2013 Международная конференция «Law and Society Annual Meeting», Law and Society Association, Бостон, США, доклад « Pretrial Detention in Russian Criminal Courts: Statistical Analysis of the Probability of Detention and Its Influence on the Sentence»
Октябрь 2012 International Conference “Changing the Russian Law: Legality and Current Challenges” University of Helsinki. Докладчик, «The Structure of Convictional Bias in the Russian Criminal Justice»
Июнь 2012 International Conference on Law and Society (LSA, ISA, CLSA, JASL, SLSA), докладчик «How Russian Arbitration (Commercial) Courts Really Work: The Analysis of Court Statistics and Interviews with Judges»
Май 2012 La justice russe au quotidien. Regards sociologiques sur les pratiques judiciaires, Paris, CERI - CERCEC (EHESS-CNRS). Докладчик, «Les juges russes comme groupe professionnel» (Российские судьи как профессиональная группа). В соавторстве с В. Волковым, А. Дмитриевой, М. Поздняковым.

Ключевые курсы и публичные лекции

2017 «Какие дороги ведут от «социалистической законности» Международная дискуссионная школа ГайдПарк (Армения)
2017 «Реформы и исследования: как надо готовить решения » Лекция для проекта Polit.ru
2016 «Устройство и пути реформирования правоохранительной системы ». Зимняя дискуссионная школа «Гайд-парк»
2016 Публичная лекция «Когда правосудие становится технологией: как работают суды в России », Открытый университет, СПб

Последние достижения

2017 книга «Российский следователь: призвание, профессия, повседневность», получила рецензию на сайте журнала «Афиша».

2017 Со-руководитель исследований «Влияние плановых проверок на деятельность организаций», и «Диагностика работы судебной системы в сфере уголовного судопроизводства и предложения по ее реформированию» вошедших в число наиболее значимых исследований о России за 2015-2017 гг. (разделы "Экономика " и "Право и госуправление ") по версии портала IQ.HSE.RU (обозреватель Борис Грозовский) -

2012-2014 Руководитель, редактор и соавтор исследований «Исследование работы российских арбитражных судов методами статистического анализа», «Как судьи принимают решения», «Исследование механизмов работы российской правоохранительной системы», вошедших в списки самых интересных исследований портала OPEC

Зачем нужно отменить все степени по социологии, присужденные после 1991 года, какова средняя длина научной статьи в России и почему в социогуманитарных дискуссиях «озвучивание позиции» вытеснило аргументы, в интервью сайт рассказал Кирилл Титаев.

Парадокс российских социальных наук (я буду говорить, опираясь на две, которые знаю близко: социологию и право) состоит в том, что подавляющее большинство того, что выдается за эти науки, никакого отношения к научному знанию вообще не имеет. Это диссертации, которые не являются научными, это статьи, которые не являются научными, это очень часто курсы, которые являются антинаучными. И не потому, что нет таких наук, а потому, что в России они такими сложились.

- Как ты это докажешь?

Пойдем через примеры. В России есть рекомендованный УМО учебник «История социологии» профессора Немировского. Он сообщает нам, что история социальной науки - это, в числе прочего, история разных конспирологий. «…Существует широкий круг социологических теорий, в основе которых лежит представление о развитии общества как о результате борьбы "тайных" и "явных" сил. … В целом они объединяются под термином "конспирология"» (с. 78). Это не случайная фраза. Далее профессор утверждает: «Конспирология выступает совокупностью социологических теорий» (с. 89). Все это разбирается на десятках страниц, перемежаясь ссылками на книги типа «Оккультные тайны НКВД и СС» (с. 86).

Проблема не в том, что такие книги пишутся и публикуются. Повторю: это учебник социологии, рекомендованный УМО, по классическому университетскому образованию, по которому идет преподавание в ряде вузов. И «профессиональное сообщество» подтверждает: это хороший учебник.

Дальше можно было бы остановиться, но, к сожалению, «в среднем по больнице», насколько я могу оценивать, примерно такой же кошмар. Если вы откроете учебники Кравченко и Добренькова, меньше откровенного безумия, но изложение социальной теории заканчивается в лучшем случае 1960-ми годами. Если вы посмотрите на методические учебники их же авторства, то увидите, что вся статистика заканчивается двумерными распределениями. Это не значит, что хороших учебников нет. Это значит, что есть очень много плохих и они, к сожалению, широко используются.

Если вы откроете то, что у нас в России называется научными статьями, то большинство текстов не может считаться ни наукой, ни исследованием. Средняя академическая статья по социологии содержит пять-семь страниц.

Кирилл Титаев

Ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге

Вот возьмем в РИНЦ медианные десяти процентов (по рейтингу Science Index) российских журналов по социологии, выберем журнал с наибольшим количеством выпусков. Получим «Вестник университета "Туран"». Среднее количество страниц в статье за 2016 год - 6,0, среднее количество ссылок в списке литературы - 5. Ок, в рейтинге 516 журналов всякое бывает.

Проделаем то же с первой сотней. Получим журнал «Образование и общество». Аналогичные показатели - 4,6 страниц, 9 ссылок. Повторим ту же операцию для сферы «Государство и право. Юридические науки». В середине с приличным количеством выпусков - «Юридический вестник Ростовского государственного экономического университета». 6,5 страниц, 11 ссылок. Обратимся к первой сотне. Самый издаваемый из центральной десятки - «Финансовое право». Среднее количество страниц - 4,5, ссылок - 12.

В общем, любой человек, который проводил исследование, что эмпирическое, что теоретическое, понимает, что за пять-семь страниц (семь-десять тысяч знаков) нельзя сказать ничего. В таком объеме можно тезисы изложить, безо всякого подтверждения. Если мы посмотрим на размеры научно-справочного аппарата, мы увидим, что множество статей не имеют его вообще. Ни одной ссылки. То есть человек написал научную статью, в которой не сослался ни на одну работу, ноль. Даже если он опирается на пять-десять работ, это все равно ничтожно мало. В юриспруденции еще сложнее, так как основную массу научно-справочного аппарата составляют ссылки на нормативно-правовые акты. Там массовая ситуация, когда человек вообще ни на кого не ссылается. Хотя, заметим, в последние годы ситуация улучшается. Когда я делал подобный мониторинг пять лет назад (тогда еще руками, современных инструментов в РИНЦ не было), ситуация была гораздо хуже.

Есть мощная индустрия, которая, к сожалению, захватывает не только маргинальные сборники и журналы. Если в ядре РИНЦ еще можно как-то жить, то за его пределами практически все, что публикуется по социологии и праву, просто необходимо сжигать, а все зарплаты, полученные этими людьми, можно рассматривать как растрату бюджетных средств.

Кирилл Титаев

И вся система постсоветского стимулирования науки это, к сожалению, поддерживает, потому что там игнорировалось качество. Яркий пример - то, что сейчас называется отчетами по госзаданию или отчетами по НИРам, через которые вузы получают значительную часть денег. Даже очень хорошие НИРы заканчиваются сдачей «талмуда» на несколько сотен страниц. Вне зависимости от отрасли - я видел это и у астрономов, и у биологов - эти тома никто никогда не читает, но люди тратят на их производство до пятой части времени, которое они провели за исследованием, одновременно безжалостно фальсифицируя эту отчетность.

То же самое с диссертационными советами. Рассмотрим опять пример. В России действует 47 советов по социологическим специальностям. Упорядочим их по дате приказа о создании, возьмем центральный - при Саратовском университете, Д.212.243.06 - и посмотрим на показатели по ядру РИНЦ у членов совета. Председатель - публикаций 0, индекс Хирша - 0. Информации о заместителе нет. Ученый секретарь - публикаций 1, Хирш - 0. По членам совета среднее: 1,7 публикации, 6,2 цитирования, индекс Хирша - 0,3. Но это довольно лукавая цифра. Дело в том, что почти за все показатели отвечает известный российский геронтолог профессор Елютина. Если мы ее исключим, то средние показатели станут: 0,7 публикации, 3,8 цитирования и Хирш - 0,15. Но и за эти показатели ответственна лишь пара членов совета. Медианные значения: 0 публикаций, 2 цитирования, индекс Хирша - 0.

Нельзя, однако, сказать, что это вина конкретных людей.

Ключевая проблема в том, что наши «социологи», «политологи» и т. д. - это люди, которые никогда никакой наукой не занимались. Они были преподавателями кафедр научного коммунизма, марксистско-ленинской философии, политэкономии, истории партии. И в начале девяностых их всех заставили в одночасье «перекраситься».

Кирилл Титаев

Исторически возникновение науки (политологии или социологии) на пустом месте из смежной псевдонауки принесло туда худшие черты прошлой псевдонауки. Наши «социологи» и «философы» уже не могли писать развернутые статьи в духе научного коммунизма, да никогда их особо и не писали. Они стали писать микростатьи, в которых транслировали свои идеи, а не исследования. Дальше это очень сильно усилилось и плавно воспроизвелось. Люди, которые так пишут сейчас… Их научили и воспитали уже в постсоветское время. Они именно такой и видят себе науку, что ужасно.

- Они честные?

Они, как правило, абсолютно честные. Многие из этих людей, как мне кажется, искренне считают, что то, чем они занимаются, - это и есть научная работа. По моим наблюдениям, в сообществе есть граница между теми, кто пишет статьи, и теми, кто не пишет, но не между теми, кто пишет хорошие статьи, и теми, кто пишет плохие. Например, на одной юридической кафедре, которую я исследовал, есть нормальный историк права, который пишет хорошие статьи. На языках читает, причем на языках того права, о котором пишет. Пишет про германское право Средних веков, читает на двух-трех древних языках, ездит в архивы. И с точки зрения юридического сообщества, когда начинаешь выяснять, какое место он там занимает, он уважаемый член сообщества. Он пишет статьи, в отличие от тех, которые не пишут, а так, попреподавать зашли. Но «ученый», который пишет статьи по три-четыре страницы, где излагает свое мнение о русской государственности, но уже доктор и профессор - до него уважаемому историку права еще расти и расти: он-то всего лишь кандидат.

- А как возникла структура отношений, в которой на первом месте степени?

Очень просто. Когда у тебя тотально доминируют организации, внутри которых нет никакой критики, никакого обсуждения, а есть только отчетное производство и получение степеней, так и получается. Об этом писал Михаил Соколов, когда рассказывал о «бедной науке». Чтобы проводить конференции, оценивать качество статей, чтобы проводить исследования, в конце концов, нужны ресурсы. А в 90-х таких ресурсов в социогуманитарной науке практически не было. В результате к очень плохим стартовым позициям, тотально неквалифицированным в своих областях кадрам, добавилась невозможность формирования внятной альтернативы. За полтора десятилетия возникла колея, path dependency , из которой уже не выбраться. И в этой ситуации научное признание сводится к степеням, а научное исследование - к «высказыванию собственной позиции». Это последнее - подмена презентации исследования «высказыванием позиции» - и есть, кстати, самое страшное.

- Что ты имеешь в виду?

Очень рекомендую послушать научные конференции юристов, они нередко выкладываются в сеть. Человек встает и озвучивает некоторую позицию. Эта фраза - «озвучить позицию» - ключевая. Вообще-то выступление, публикация - это развертка некоторого тезиса. Озвучиваются основания, и из них логически строятся некоторые выводы. Это может быть подкреплено каким-то эмпирическим основанием, может опираться на чистую теоретико-догматическую логику, но это развертка некоторого тезиса. Так вот, в социологии и в праве таких текстов и выступлений ничтожно мало. В подавляющем большинстве это просто высказывание некоторого тезиса: «депопуляция опасна для России», «необходимо подготовить новый Уголовно-процессуальный кодекс», «Карфаген должен быть разрушен».

Высказывание без аргумента. Вот появление таких текстов тезисов без аргумента - это самое ужасное, что происходит в социогуманитарной науке. Вообще-то, когда вы слышите слова «я хочу просто озвучить свою позицию», за такое надо гнать грязными тряпками из любой академической структуры.

Кирилл Титаев

Я тут наблюдал прекрасную социологическую конференцию… Дискуссия на тему «Надо ли социализировать детей, прошедших пенитенциарную систему, через православные ценности?» Или же социализировать детей через исламско-буддийские ценности?

- Нормальная дискуссия…

Это пока две позиции, это не дискуссия. И дальше ты ждешь, что будет спор, аргументация... Я с уважением отношусь к идее социализации через религию, подростков после тюрьмы хоть через что-нибудь бы социализировали, и то был бы хлеб! Религиозность так религиозность. Но дальше возникает дискуссия о том, «что ближе детской душе». Я не шучу! «Что духовно ближе русскому постпенитенциарному подростку?» Коронный аргумент: «Весь мой опыт говорит, что в православной церкви они даже дышать по-другому будут!» Все! Мы перешли к анекдотам, но, если мы говорим системно, то эта ситуация - исключение дискуссий, опирающихся на факты. То есть люди перешли к высказыванию позиций.

Благодаря печальному треку 1990-х - начала 2000-х из массовых гуманитарно-социально-экономических наук ушел факт и ушел аргумент. Хотя я не отрицаю, что отдельные островки остались. Если, например, в теоретической социологии, условно говоря, я могу ткнуть пальцем в несколько групп, условно говоря, и сказать: «Вот здесь у людей есть аргумент, они умеют дискутировать на одном языке, и там более-менее понятно, кто победил, кто проиграл». В эмпирических исследованиях, в социологии, в политических науках меньше, в юриспруденции - точно, там аргумент просто ушел, его просто нет.

Люди высказывают свои мнения, и нет идеи, что суждения нужно аргументировать, доказывать, проверять эмпирически, в конце концов. И это самое главное.

Кирилл Титаев

Я не понимаю тогда двух вещей. Во-первых, почему государство за это платит деньги? Во-вторых, на многих кафедрах есть адекватные ученые, работающие по другой системе научного знания. Почему они не солидаризируются и не начнут работать над построением иной системы?

Потому что для этого надо сразу идти против системы. Сейчас экспертный совет ВАК по социологии и философии в своей социологической части относительно приличен. Я не знаю, под какими дулами туда загнали этих людей, но, в общем, он состоит из ученых, которые за свою жизнь написали некоторое количество приличных книжек. Если мы посмотрим на советы «этажом ниже», то мы увидим, что почти во всех советах почти нет людей, которые что-то публиковали приличное. Мы уже пример разобрали.

В такой ситуации небольшая группа работающих на приличном уровне одиночек должна выходить и вступать в конфликт, говорить, что «ваш король голый!» Выходит такой товарищ с кандидатской степенью и говорит 40 докторам: «Вы идиоты». У честного чиновника, который видит это, нет инструмента различения.

Кирилл Титаев

Уже упоминавшийся Михаил Соколов писал об этом лет 10 назад. У честного биолога или физика есть 40 докторов и один кандидат. И времени на то, чтобы открыть тексты и увидеть, что это просто чушь, у него нет и не будет. Соответственно, получается более-менее замкнутая система, которая сама себя воспроизводит.

А вторая причина, почему никто не бунтует, такова: непонятно, как решать эту ситуацию. Вероятно, только разогнать всех. И, условно говоря, запретить преподавание без трех публикаций в ядре РИНЦ в отраслевых журналах.

Против этой меры всегда остается простой аргумент: а кто будет преподавать? Во всем мире на бакалаврских программах преподают тысячи людей, которые являются не учеными, а педагогами. Они когда-то что-то написали как квалификационную работу и наплевали на науку - ушли в преподавание. И должны спокойно жить и спокойно преподавать. Другой вопрос, что на каждой кафедре или факультете должно быть ядро - те, кто в мейнстриме, те, кто, условно говоря, следят, чтобы под видом истории социологии не начинала преподаваться «история конспирологии». Не знаю. Может быть, это должна быть какая-то метрика по тому же ядру РИНЦ для подразделения в целом…

Да. Но если на него опираться, то в обычном среднем губернском городе (я сейчас описываю конкретный пример, но обойдемся без имен) останется три-четыре социолога. Они обычные, но совершенно честные социологи. Пусть они пишут не очень хорошие статьи, но это социологические статьи. С ними можно спорить, там есть тезис, который подтверждается конвенциональным аргументом. Их можно пускать к студентам преподавать социологию.

Это вариативно, я наблюдал разное. В некоторых городах местные социологи очень неплохо сидят в местных администрациях и обслуживают их опросами, иногда даже не сфальсифицированными. Такие случаи я точно знаю. И, в общем, это такая экспертная поддержка. В других городах такого нет. Но это никогда не является серьезным источником денег, может быть, для одного-двух человек в регионе, не более. Их деньги не из мэрий и региональных правительств.

- Все равно главный источник власти этой «псевдонауки» - государственные деньги?

Да, московские деньги, министерские. Госзадание на подготовку кадров и нередко госзадание на проведение исследований. И сделать с этим ничего особо нельзя. Как, мы отменим всю социологию в стране?! Это же невозможно. Главная проблема в том, что не очень получается рубить этот хвост по частям. Потому что он отрастает быстрее, чем его рубят. Постепенно вводятся новые и новые требования, которые бьют как раз по содержательным, добросовестным ученым. Потребовали публикаций в Scopus’е, и псевдоученые нашли себе «хищные» журналы и закрыли показатели. А те, кто реально работает, те пытаются при неимоверной преподавательской нагрузке выжать из себя две содержательных статьи в год. Административные меры такого рода, формального, просто не работают. Хвост нужно рубить радикально. Но к этому никто не готов.